| Vladimir Patryshev vpatryshev@yahoo.com |
Да и сама командировочная жизнь – для мужчины такое удовольствие! Начинается с самолета. В самолетах можно было курить; давали лимонад и конфетки; в аэропорт можно было примчаться за 10 минут до посадки; тебя тогда не регистрируют, а гонят сразу на лётное поле, и ты бежишь наискосок к аэроплану, и стюардесса машет тебе ручкой, мол, давай-давай, а то лестницу уберут. А ехать назад – еще лучше; сделал свои делишки на два-три дня раньше, приехал в аэропорт, и летишь на ближайшем, на котором места есть. Однажды в Минском аэропорту я был не один такой, нас было трое, а место одно. И мы стояли у трапа и танули спичку, кому лететь. Извините, ребята, я всегда был прушником. Но не злоупотребляю – в Лас Вегас езжу, а не играю никогда, считаю неэтичным.
И потом – гостиницы, кафе, чужой город, подарки жене и детям, колбаса, сыр, книжки! Приходишь в гостиницу этаким чертом: у меня бронь, и никакой четвертак не надо в паспорт совать, дейст-вительно бронь. Коли в центральных не удавалось остановиться, так была еще на Коласа Гостиница Цирка, там места были; а еще я открыл комсомольско-международный отель на Минском море – точнее, таксист меня туда разок завез, когда у меня брони не было. И с тех пор я в комсомольско-международной так и останавливался, тишь, благодать, чистота. На стенках мозаика из старинной белорусской жизни, с загадочными белорусскими пословицами и поговорками: «будзь смелы як вецер, як воля сама, знай смелых не чепе ни крыўда ни цьма»; «хачь праўда хлеб ядуць из вуды, але не ўси и не заўсюды». Белорусский язык я тоже страсть как полюбил за такие вот тексты, да и за песни «Песняров», конечно – «Александрына, цяпер прышла зима, Александрына, шукаю я – нема».
В этой же комсомольской гостинице у меня однажды утром, пока я в буфете заказывал себе завтрак, свистнули портфель со всем, что там было. Хорошо, была эпоха пиджаков, деньги и документы у меня были при себе, а магнитные ленты с софтвером, как теперь выражаются, еще не были получены в Институте Математики; самая ценная пропажа была электрическая бритва. После этого случая меня на халяву пускали в эту гостиницу когда она стала уже совсем закрытой и между-народной. Да я просто лопух советский, надо было им денег давать, так до сих пор бы пускали.
В Минске в магазинах колбасы и книг было завались; и я даже покупал себе какую-то одежду. Испытывал полноту жизни. А вечером – в кафе, где подают какую-то национальную еду в горшочках, и местное вкусное пиво.
Нет, не хватает мне в моей нынешней жизни командировок, не хватает.
Позже, после слияния двух гигантов турбостроения, к Минску добавилась Москва. Начальство крутило различные шуры-муры с министерством и с «венгерскими представителями», и меня всегда с собой брали ну типа как гика, нерда, представителя технической интеллигенции. Знаете, такие на плакатах втирались между рабочим и колхозницей, в очках и с рейсшиной подмышкой. Очки я не носил, прическа у меня была скорее пролетарская, уж не знаю, за что меня таскали. Разговаривал со всеми нагло, наверное, поэтому.
Саша Гительсон, у которого кругом блат и родственники, добывал купейные билеты на сегодняшнюю «Стрелу»; я приволакивался на Московский вокзал этак без десяти двенадцать, года Людмила Ивановна Гришенкова уже чуть не в обморок падала, что Патрышева всетышшо нету; на цыпочках, под Глиера, трогался поезд, проводник начинал разносить чай с лимоном в подстаканниках… Ну дальше понятно, разговор с коллегами о службе, курение в тамбуре, осторожные шуточки, старшие товарищи, кряхтя, заваливаются на нижнюю полку, я лезу на верхнюю, под одеялом, из приличия, стаскиваю брюки, читаю лежа что- нибудь вроде «Юлия Цезаря», пьесу Шекспира, в поезде-то проще читать сложные книжки, и засыпаю. Утром опять звяк подстаканников, Москва, 8:26, холодок бежит за ворот, шум на улицах сильней; машина ждет уже, едем в «Прагу» завтракать, а оттуда в МТЭиТМ, Министерство Тяжелой, Энергетической и Транспортной Промышленности, на 14-й этаж, где в закутках ютятся воротилы отечественного машиностроения, с блокнотами, в которых красиво, крупными буквами, напечатаны важнейшие правительственные дела; воротилы названивают в разные концы необъятной родины – «алё, Канско-Ачинск? Вы когда думаете ввести в строй третью очередь? Как это трансформаторных заглушек нету? Они вам были высланы еще в октябре! Краматорск? Щас разберемся… Але, Краматорск? Вы в Канско-Ачинск трансформаторные заглушки, 9В51-АК47-СОИ2 когда выслали? Как это не выслали? Ёпт вашу мать, да о чем вы там думаете!…» При этом чиновник прикрывает рукой, трубку, чтобы чужие, т.е. мы, не услыхали государственные секреты, а локтем еще и загораживает лежащий на коленях альбомчик с важнейшими правительственными делами; я сижу в 75 сантиметрах от этого воротилы, и крупные буквы читаются очень легко. А мы ждем Ярослава Петровича, который приходит, и начинается праздник, грандиозные планы, грядущие свершения; мне, как гику, Ярослав Петрович сходу бросает задачку на размышление, ну типа там оптимальный раскрой, или размещение предприятий с минимизацией того-сего, важная народнохозяйственная задача, над которой есть где поразмяться математическому уму.
На обед идем в министерскую столовку, общую на несколько министерских небоскребов на Новом Арбате. Непонятно, почему очереди пролетают здесь очень быстро. Еда не то чтоб очень, но для Москвы вполне прилично. А вечером нас ведут в какой-то арбатский же ресторан, где мы едим какие-то изысканные яства, до сих пор не могу ни забыть, ни понять, что это такое было. Неужели просто эскалоп и морская капуста?
Тот же Ярослав Петрович, зав отделом министерства, завел какие-то контакты с Венгерским Представительством, те, дескать, поставляют какое-то оборудование, ЭВМ ЕС1010, а мы ее ну типа эксплуатируем. Для переговоров с венгерцами едем кавалькадой в Грохольский Переулок, где сплошь посольства и представительства; заезжаем на венгерскую территорию, и идем по красным коврам в комнату для переговоров. Там вся тусня садится за длинный стол и начинаются какие-то скучнейшие, бессмысленные ля-ля. Хорошо хоть подают красное вино и кофе. Мне скучно, и я читаю книжку, пока они там свои глупости долдонят. Гришенкова, как моя непосредственная начальница, очень нервничает по поводу моей книжки – ведь она же отвечает за мое поведение. Ну ладно, не буду читать. Выпил чашечку венгерского кофе, собственно, кофе по-турецки, крепкий, не то что в СССР, где кофеин из кофе был якобы высосан еще на фабриках. (Думаю, пурга, просто закупали для народа самый дешевый и некузявый, какой только можно было найти на мировом рынке.) Сижу, слушаю, начинает болеть голова от того бреда, что несут уважаемые начальники. От головы моя жена всегда пила кофе, выпил и я еще чашечку. Тут же начинает клонить в сон. Бороться со сном не вижу смысла, это ж не головная боль, это приятно – но как же! Гришенкова не дремлет! Тут же подсовывавет мне для бодрости еще чашечку. Выпив третью чашку венгерского кофе, я уже не могу сидеть, меня куролесит, мутит, я встаю и, шатаясь, выхожу на свежий воздух, в переулок Грохольского, и гуляю, иду куда глаза глядят, проветриваюсь. Захожу в какой-то двор, вижу: кругом иностранные машины, их моют черные люди, перестаю что-либо понимать вообще. Тупо осмотрел двор, машины, черных людей, нашел выход, и возвращаюсь на улицу. Тут меня цоп мент. Ты, говорит, что делал на территории посольства Ганы? (Вопрос, вообще, интересный – какое, в принципе-то, дело собаке менту, что данный конкретный человек делал на территории, номинально принадлежащей чужому государству? Может быть, я практиковался в разрешенном на территории Ганы многобрачии, вам-то какое, гражданин мент, дело? Но это так, теория. В теории все мы сильны. А практика такова, что я ответил менту: «Ничего», и мент меня отпустил. Что дальше было – совсем не помню, так что на сегодня завершаю пока рассказ о родном заводе.