Date: Thu, 04 May 2000 14:05:44
Всякая еда – наживка, только мы это
не всегда понимаем. Мы с этого начинаем – с молоком матери заглатывается
крючок, и все, ты всю жизнь на леске, привязан, блин, к ней.
По Холмистому погуляешь жарким
июньским деньком, приляжешь на камушек между спелой земляничкой и первой
черникой, покушаешь ее, родимую – и все, привязан на веки.
На Мауи поднимешься вверх по речке,
где людей нету, а есть кусты гуавы, и спелые гуавины плавают в воде, в тени
кустов, прохладные, сочные и немножко того, забродившие – и вот уже Мауи тоже
вроде родина, тянет туда каждую осень.
У нас в Архангельске на улице
Выучейского летом щавель рос, улица широкая, ее бы замостить – так шесть полос
было бы. Но кто ж мостить будет, нет, так вот и рос щавель – а мы ели, таким образом
как бы к родной земле привязывались. В Ленобласти щавель редко где сам растет,
ну разве на пустынных лугах за Вуоксой, где нет этих диких орд глупых
туристов. А так, по лесам везде – заячья капустка. Вот она тоже, да. Но
заячья-та капустка, она и в Калифорнии растет. Покрупнее будет, правда, раза в
четыре, и погрубее – но если выбирать листики понежнее, то то на то и выходит.
Интересно, что местные здесь не в курсе насчет заячьей капустки. Мы для них,
наверное, вроде северных корейцев – траву едим. А какая разница, заячья
капустка или альфальфа, кто на чем попался, результат тот же.
Если таких крючков много
назаглатываешь, то у тебя степеней свободы практически не остается, и приходится
колебаться, как учила партия, вместе с линией. А со стороны-то не видно,
кажется – человек сам движется. Как папа Гонзалес.