Том II

Стукачи

20 Jun 2000 16:08:49

 

Конечно, дело прошлое. Нам как бы положено все забыть, присыпать песочком и перейти к текущим делам (откуда эта фраза? из "Мы"? из "1984"?). Но когда-то это было очень очень важно – знать, кому дове­рять, а кому не доверять, кому можно сказать, что, мол, у Жанны Логачевой есть за­пи­си Галича, а кому ска­зать, что, мол, не знаю, кто-то принес и оставил на столе. Да и Жанна Ло­га­че­ва давно померла, не говоря уже о Галиче.

 

Хорошо в ГДР – после, наверное, фашизма у них была какая-то прививка, что ли – и они не заду­мы­ва­лись даже, публиковать архивы Штази или нет – из этих архивов, скажем, жена-иссидентка узна­вала, что стучал на нее прежде всего ее любящий муж... ну и т.д. А в России – нет, это приведет к мас­совым беспорядкам. Да неоче­видно; а вот зато очевидно, что приведет к неко­то­рой кор­рек­ти­ров­ке зрения, которое уже, я бы сказал, совсем окосело от той качки – а ведь просил вас Горба­чев лод­ку не раскачивать, просил! Нет, не послушались милей­шего Горбачева – теперь вот тошнит пас­са­жи­ров, и хочется им назад в СССР.

 

Ну а мы, правда, сидим тут на тихом теплом "Цент­ральном побережье" да с ухмылочкой вспо­ми­наем.

 

С понятием стукачества, конечно, теоретически все знакомы еще со школы – но в школе это не то – ну ко­му там стучат – директору? Так мы таких играть не берем – и все дела. А вот поступил я на мат­мех, да посе­­лился в общагу номер восемь, на Детской 50, в ком­нату 151, я был первокурсник, Гера Распутин был перво­курсник, а Вова Красавчиков, Анатолий Мар­чен­ко (ну представьте себе та­кое диссидентское имя!), да Вова Пархоменко – третьекурсники – вот они и начали нас полит­гра­моте учить. Как Паша Епифанов заходит – так над ним начинают прикалываться, что, мол, сегодня написал... Пашу все дружно подозревали в стукачестве – я тогда был мал и понять, почему это, был неспо­собен. А Паша был простой веселый одессит, заходил, орал – "урки здря!", ему орали "здря Паша!"; "урки, уга­дайте слово, три буквы, есть "хэ" и "у"!..." – "непра­виль­но, ухо!". Ну и т.д. Но Паша Галича не слы­шал – не доводилось. При Паше Галича не крутили. А мы, первокурсники, на ус нама­ты­вали. Ко второму курсу уже самостоятельно разбирались – вот этот Ваня, биолог – его всегда к ино­странцам подселяют – все понятно насчет этого Вани. Ваня тоже к нам любил захо­дить – что-то ска­жет такое, пошутит, все глядят на него оловянными глазами, ждут, когда уйдет.

 

(Да… некоторое время спустя я поскладывал вместе фигурки… Как входил Паша Епифанов, кто больше всех намеков на его стукачество отпускал? А кто мне рассказывал душевные подробности из биографии нашего главного особиста с военной кафедры?)

 

На самом деле, точно-то их определить невозможно же, кроме совсем уж крайностей. Скажем, жил да был у нас такой Саид Кабиров, как бы студент, таджик, лет ему небось под тридцать было – когда он десять лет оту­ил­я в университете, его спросил кто-то, небось, Слава Оли­фин, такой же вете­ран – что, Саид, так долго учишься – и Саид ответствовал: "нашей маленькой республике нуж­ны большие специалисты". Насчет республики он зря. Таджикистан – это вам не Туркмения. Куль­тур­ная страна Таджикистан. Нодира Казиджанова, таджичка с наше­го курса, скажем, в своей там шко­ле в Душанбе изу­чала пять языков – русский, таджикский, анг­лий­ский, персидский и арабский. И всегда с собой носила книжку Умари Хайоми (так якобы правильнее) – содер­жав­шую все жиз­нен­ные премудрости. Была и другая таджичка, Фируза, веселая и безалаберная, училась она на физ­факе, и дружок у нее был тоже такой веселый и безалаберный, Олег Майоров, с нашей школы.

 

Олег, конечно, не совсем наш был человек – в школе он был школьным комсоргом, и не принял меня в ком­сомол, когда я сдуру попробовал было туда вступить, а точнее, Олег отложил меня на неделю, пред­ложив исправить там сначала какую-то тройку по истории – для меня это был прекрасный пред­лог послать всю эту комсо­молькую муть. Да, а на физфаке Олег уже ника­ких постов не зани­мал, а просто разгильдяйничал, как и все студенты физфака (в отличие от нас, которые по вече­рам хо­дили на столько спецкурсов, сколько было возмож­но, а в свободное время еще читали "Топо­ло­гию" Келли и "Гомологию" МакЛейна). Да, так вот, а Саид таджичкам, между своих, так сказать, разъяс­нял, что его роль – следить за моральным обликом таджикских девушек в непростых усло­виях города Ленинграда. Нет, были у него, конечно, и другие функции – общежитское начальство ис­поль­зовало его в качестве овчарки для поддержания порядка (хотя какие уж от нас беспорядки...) – и посиживал Саид частенько у входа и требовал каких-то там соблюдений с прохо­див­ших мимо, угро­жая в случае чего отчис­лением. Саида за стукача как бы и считать нельзя, потому что дейст­­во­вал человек довольно открыто.

 

Фирузе этот Саид жизнь и испортил. Фируза, по нашему общежитскому обычаю, вечерами стояла на лестнице с этим Олегом, целовалась, как это было у нас в общаге принято – все площадки всегда были заняты под это дело. И, обобщив это, Саид написал на Фирузу большой донос декану физ­фака, и две подписи – Саид Кабиров и Урнышев, с указанием – внештатные сотруд­ники ГУВД и РУВД соответственно. С этого доноса Фирузу и выгнали. Аморалка. А что Олег Майоров, вторая, так сказать, сторона аморалки? А что Олег – ничего Олег, нашел себе другую подружку, какая ему на хер разница!

 

Откуда бы мне все это могло быть известно, какие подписи и пр.? А вот такой уникальный случай – Слава Олифин давал Саиду книжку почитать, учебник физики – а Саид ее вернул с закладкой – чер­но­­виком доноса. Оттуда, собственно, и узнали про Урнышева – все так и ахнули. Урнышев, Урны­шев, кто бы мог подумать! Но почему-то это знание осталось довольно приватным. Впоследствии этот Урнышев был распределен в Сыктывкарский Университет... знающему достаточно, а незна­ю­щим скажу, что там, в Сыктывкарском, в те поры была могучая  геометрическая школа, туда ехали и Яша Элиашберг, и Рувим Гуревич, а к кому, к кому? Да к Револьту Ивановичу Пименову, который как поклялся бороться с режимом, увидев, как зэков раз­гру­­жают из сетки в баржу, так с тех пор и не оста­нав­­ли­вался – успевал как-то и наукой заниматься и поли­тикой. Но видите, атомную бомбу ему сделать не дове­лось, поэтому Сахарова вот все знают, а Пименова – только те, кто действительно что-то знает. Попробуй всю жизнь не делать зла – благодарные потомки тебя тут же забудут. Ну вот, и все эти годы Урнышев там и вер­телся. В постсоветское время какими-то махи­на­ци­я­ми заня­л­ся, но его как будто уже всерьез не принимали.

 

В общаге были и другие случаи, да... Венгры почему-то не могли ужиться, несмотря на все их вен­герс­кое добродушие. Обнаружили как-то, что один из них (не уверен, что это тот, кого я имею в виду, так что фами­лию опущу) подсунул под кровать магнитофон и запи­сывал политические разго­воры своих сооте­чест­вен­ников. Для пущей важности этот венгр еще запи­сался в "совет общежития", как бы орган самоуп­рав­ления, чьей основной задачей было ходить часов в  один­надцать вечера по ком­натам и проверять, нет ли нелегальных жильцов. А нелегальных жильцов, конечно, было до хре­на – ну куда податься тем, у кого, скажем, семейный доход больше сорока рублей на человека? Та­ким богачам не положена была общага, вот они и жили нелегально. А активисты ходили их выявляли.

 

Среди таких активистов был и Саша Яворский. Саша Яворский был такой гладкий мальчик из Инты, окончил нашу школу и тоже на матмехе учился. Моя жена к нему душевно относилась, по­то­му что, дескать, земляк, из Коми. Он, конечно, был не коми, а скорее еврей из ссыльных... даже не ко­ми еврей. Коми еврей – это такое понятие в коми языке, означает шибко уш­ло­го и пронырливого. Не наезжайте на коми язык – он из русс­кого взял какие-то странные слова и пере­делал их по сво­е­му. Скажем, "вот и баба" в переводе с коми озна­чает "ну и женщина". А однажды у меня денег на обед не было, и кричу я жене в окошко: "тэнад шайт эм?" – что означает буквально "у тебя рубль есть?" – а жена-то и обиделась, потому что на "идио­ма­ти­ческом коми" это означает – "у тебя совесть есть?" – и рубля, кстати, не дала.

 

Да, так вот Саша Яворский вдруг как-то подтянулся, стал носить пиджак с галстуком и стремиться в акти­вис­ты общежитские. На факультете-то все акти­вис­т­с­кие места были позаняты. На самом деле нет, и жела­ю­щий мог найти себе занятие, которое сходило за акти­визм, но это же нужна фантазия! Я, например, запи­сал­ся однажды в военно-патриотический кружок. Другой участ­ник этого кружка (нас было всего трое, руко­во­ди­тель Вася Сушков, тот другой участник и я) дал мне свой фотоаппарат "Зенит", зеркалочку, блин, с тремя объективами – на  что я и купился!

 

Кстати, его участие этим и ограничилось – дачей фото­ап­парата. А я ходил фотографировал ленинские места (скажем, окно комнаты, где умерла Ольга Улья­но­ва, на 10-й линии), а также фотографировал вете­ра­нов к празд­нику. Ветераны не получились и были очень не­до­вольны. Все остальное время я делал слайды на память о Питере – был уверен, что придется уехать куда-нибудь в глушь. Да, ну ладно, хватит про себя, любимого.

 

Саша Яворский шел по общежитской части. Он отработал себе какую-то новую походку, позу, речь. Ну прямо стал неузнаваем.  К пятому курсу он женился на такой томной бледной красавице (с моей, конечно, точки зрения, может, для кого-то она чуча) – но мне она очень нравилась, такая лунно­ли­кая, волоокая, прям Kate Winslet – и уехали они в Новгород, програм­мис­тами в "Объединение Вол­на" (ночью часть неоновых букв над заводскими корпусами не светится, и проезжий удивленно чи­тает – "Объедение Вола" – вспоминая известный анекдот, можно ли доехать на лошади от Москвы до Ленинграда – нельзя, лошадь съедят в Новгороде)...  Все как бы прекрасненько, завели ребе­ноч­ка. Очень неудачно с ребеночком получилось. Бывает, не только у пьющих родителей. Ребенок не ви­но­ват. А Саша работал себе, в шабашках программистских участвовал вместе с приятелем, боль­шим любителем этого дела, в смысле, шабашек, Юрием Санычем Красовским. Пока это... не добра­лись они до автоматизации городской милиции. Там то Юрий Саныч Красовский, просматривая по сво­ему любопытству ментовские фай­лы, и обнаружил, что со второго где-то курса Саша Яворский служит штатным стукачом. На этом, конечно, их совместная работа и закончилась, и вообще непо­нятно, чем теперь занимается Саша Яворский в этом относительно небольшом городе Новгороде, где тебя всякая собака знает, а тем более среди программистов – ну сколько там программистов? Чело­век 20-30, наверное, большинство выпускники нашего же интерната. Не знаю, не знаю. Может, его Романишин приголубил, тоже выпускник нашего интерната, большой любитель рыбной ловли, в годы перестройки  разбогатевший.

 

После матмеха я пошел на Металлический завод, а там, конечно, стукачество процветало, но никто из этого события не делал. Обыденно как-то все было. Вдруг доходит до меня, что старый партиец Северов, к кото­рому меня записали ходить на политинформации, а я не ходил, сказал в парткоме, что я ему якобы заявил, что я с самим Марксом знаком, и поэтому... Шутки шутил товарищ – а в результате меня в Венгрию не выпус­тили. Да впрочем что ж, если серьезно посмотреть, так те, кого выпускали, должны бы были попадать под подозрение – за что это их выпустили? На кого они насту­чали? И по­па­дали, конечно, как тот же депутат Сунгуров, чьи рассказы о поездке в Египет наталкивали только на одну, известно какую, мысль.

 

Зато в СПКБ, куда я пошел, оттрубив на заводе свою питерскую H1B, это дело обросло художест­вен­нос­тя­ми. То в обед на столе у нового сотрудника, веду­щего инже­нера по безопасности про­цессов буре­ния, обна­ру­жат донос на Патрышева, как он говорил то да это, то Саша Цвеер спро­сит у Вовы Больщи­кова – "Вова, что это за карточки ты из картона вырезываешь?" – а Вова отве­чает – "да на вас, на дисси­дентов, картотеку заво­жу"; электронщик, а по совместительству телефонщик Фи­латов был известен тем, что подслушивал разго­во­ры, знал все про всех, и, кроме естественного сту­ка в органы, не мог удержаться и рассказывал все про всех – у кого от кого был аборт, кто кому лю­бовницей при­хо­­дится, кто застукал свою жену в постели со сво­им же кол­легой, после чего раз­вел­ся, оставив жене двух­ком­натную квартиру, а сам поселился на Ржевке у роди­телей, а его бывшая ему сплавила туда обоих детей и теперь живет не тужит одна в двушке, и т.д. и т.п.

 

А Яшу Печатникова зря подозревали. Яша к нам пришел не той дорогой – вот его все и боялись. У Яши брат был начальник кинотеатра – и вот, когда Яшу стали прижимать в его родной "Авроре", по­звонил брат кому надо в ВОРК КПСС (василеостровский райком), те и сунули Яшу в первую по­пав­шуюся контору – к нам. А к нам так никто не приходил – все сначала филь­т­ровались через меня, Кара­петян, Шраго, Дмит­ри­ева – а тут нате, пришел кто-то чужой, да еще на пьянке шутит – "поли­ти­ческие анекдоты будем рассказывать, когда напьемся" – Филатов особенно усердствовал в пока­­зы­вании пальцем на Яшу.

 

Нет, ну конечно, бдительность все равно нужна – не достались Яше ходившие у нас по рукам "Доктор", "Архипелаг", "Чевенгур", самиздатная книжка Галича, кото­рую мы старательно всей гурь­бой набирали на ком­пьютере, чтобы иметь свои экземпляры...  Специ­аль­но форматирующую программу под Галича писали.

 

А кто еще стучал? Когда я с Гезенцвеем поделился впе­чат­лениями от хрестоматийного "Сергея Ива­но­ви­ча", тот мне сказал, что Карапетян знает про еще одного, так вот этот еще один не при­знал­ся в связях с КГБ. А теперь Гезенцвей уже вспоминает аж шестерых. Кто эти шестеро, Саша? Хо­ро­шо бы они тоже рассказали про Сергея Ивановича! Кого еще он затягивал в свои при­ду­рошные сети? Гришу? Шуру Филиппова? Исака Мат­ве­ича? Не Цвеера же, в самом деле – у Цвеера в сто­ле лежала ру­копись перевода речи Оруелла, сделан­но­­го его женой, сколько я ему говорил уничтожить ори­­­ги­нал – нет, так и осталась лежать, когда Цвеер уехал.

 

Да... вот так и жили, под знаком Дамокла. И при этом ничего с нами такого не происходило, в сущ­нос­ти. Все было на уровне "грозящей опасности" – но страдали другие, все время страдали другие – а нам-то ничего и не было, собственно. 

 

Да ведь мы ничего и не делали.

(назад)